Слова «учитель», «сталевар» и аналогичные им не только называют социальные качества и функции, не только называют субъектов соответствующей деятельности, но и выражают отношения. Так, например, «учитель» выражает отношения к тому, кого учит, к тому, чему собираются учить, к тому, как будут учить, и, следовательно, к человеку, исполняющему социальную функцию учителя. Совокупность этих отношений можно назвать учебными отношениями.
Если ограничить сферу социальных отношений, например педагогической сферой (учебной и воспитательной деятельностью), то учебные отношения могут быть представлены в виде отношения «учитель – ученик», а воспитательные – в виде отношения «воспитатель – воспитанник». Ученик и воспитанник являются самостоятельными сторонами отношения взрослых и детей, отношениями, ставшими социальными функциями, исполнение которых может быть рассмотрено как деятельность ребенка (ученика и воспитанника), которая исполняется им до совершеннолетия. Деятельность ребенка составляет часть профессиональной педагогической деятельности (учебной и воспитательной), которую выполняет взрослый, становясь учителем или воспитателем.
В данном случае учитель, ученик, воспитатель и воспитанник – это общественные (педагогические) отношения между людьми. Следовательно, человек А как таковой – не учитель, а человек В – не ученик, и, следовательно, человек C как таковой – не воспитатель, а человек D – не воспитанник. Они – учителя, ученики, воспитатели и воспитанники в педагогическом сообществе и посредством этого сообщества (общества). Вне этого сообщества они являются людьми – взрослыми и детьми. Поскольку же есть определенные отношения, то должны быть и определенные субъекты этих отношений. В случае учебных отношений субъектами являются учитель и ученик, а в случае воспитательных отношений субъектами являются воспитатель и воспитанник.
Об отношениях можно судить только в случае, если выделены субъекты, которых мы соотносим друг с другом, фиксируя в понятиях содержание усмотренных отношений. Здесь нас поджидает возможность неосознанно оказаться в сетях мистификации. Дело в том, что, как отмечает В. Н. Демин: «Поскольку об отношениях обычно судят по соотносящимся субъектам… постольку и понятия, обозначающие конкретные отношения, подчас невольно переносятся… на самих субъектов (выделено нами. – В. П. и Т. П.). Называя человека чьим-то братом, как бы персонифицируют понятие данного родственного отношения, переносят его на само лицо, отождествляя с конкретным индивидом, хотя понятие «брат» не означает ничего, кроме соответствующего родственного отношения… Называя человека героем, на него как бы переносят общественное отношение к тому выдающемуся поступку, который он совершил. Или же… называя другое лицо негодяем, тем самым отождествляют его с совершёнными им неблаговидными делами и оценочным отношением к ним. Очеловечиваться может и не одно-два, а целая система отношений. Называя конкретного человека рабочим, крестьянином, служащим или капиталистом, на него переносят соответствующие отношения, в системе которых он занимает определенное место» [40, c. 83 – 84].
Об учебных отношениях также судят по соотносящимся в них субъектам, поэтому и понятия, обозначающие конкретные отношения, невольно переносятся на субъектов. Так, например, называя человека учителем, понятие о совокупности учебных отношений переносят на само лицо, отождествляя с индивидом, хотя понятие «учитель» не означает ничего, кроме соответствующей системы учебных отношений.
В действительном обычном общении человек использует доступный ему словесный материал для достижения тех или иных целей. В конкретных ситуациях имеет место много факторов, влияющих на понимание и смысл употребляемых слов, в результате чего происходит некоторая деформация первичного (сущностного) значения слов. В момент своего возникновения эта деформация не осознается или осознается как вполне разумное, необходимое или произвольное действие, которое не препятствует достижению целей. В дальнейшем деформация (нарушенное значение слова) закрепляется и составляет практический опыт профессиональной и интеллектуальной культуры в «объективных мыслительных формах», приобретших «характер непреложности». Распространенными формами такой деформации является одушевление явлений и объектов природы, возникшее в период анимистических представлений человека, олицетворение как перенос свойств человека на предметы природы и более поздняя форма персонификация как представление понятий и отношений в облике (образе) человека. Такая деформация не затрудняет обычного общения между людьми, пока перед ними не встанет задача: уяснить для самих себя, что представляют собой используемые персонификации. Тогда становится необходимым иметь четкое представление и понимание, что такое «учитель», «ученик», «шофер», «сталевар», «личность», «врач», «министр» и др.
Базой персонификации являются те или иные действительные отношения между людьми, но персонифицированные отношения представляются в качестве живого носителя этих отношений (индивида, персоны, человека). При этом, по умолчанию, носитель наделяется сознанием, способностью понимать и умениями, которые позволяют ему реализовать данные отношения, и другими качествами человека. Наделение носителя качествами человека происходит совершенно стихийно, качества не ограничены. В такой ситуации персонификация не имеет научного смысла и оказывается еще одним синонимом для обозначения человека.
В политической экономии К. Маркс не раз встречался с персонификацией (олицетворением) и возникающими из-за нее трудностями и недоразумениями, что он посчитал необходимым обратить на это внимание читателей. В предисловии к «Капиталу» он писал: «Несколько слов для того, чтобы устранить возможные недоразумения. Фигуры капиталиста и земельного собственника я рисую далеко не в розовом свете. Но здесь дело не идет о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями определенных классовых отношений и интересов» [113, c. 10]. Если перефразировать Маркса, применив это положение к педагогике, то получим противоположную картину, поскольку должны сказать примерно следующее: «Чтобы устранить возможные недоразумения, фигура учителя в педагогике рисуется весьма в розовом свете. Здесь дело не идет о педагогических отношениях, а лишь о лице, о человеке, поскольку он обладает творческим началом и является носителем личностных качеств, положительно влияющих на молодое поколение». Таким образом, если следование данному положению, т. е. рассматриванию лиц как олицетворение экономических категорий, привело К. Маркса к открытию сущности стоимости в экономической науке, то следование противоположному положению, т. е. рассматриванию лиц не как олицетворение педагогических категорий, а как конкретных лиц, не привело и не могло привести к установлению сущности обучения и воспитания в педагогической науке.
Персонификация применяется им для простоты изложения материала, и он при этом ни на минуту не забывает, что имеет дело не с действительными людьми, а всего лишь с их социальными качествами. Если же, используя персонификацию, не осознаем ее, не определяем и не указываем, что (нами) было персонифицировано, то становимся зависимыми от этой формы и ничего с ней не сможем поделать. Используя неосознанные персонифицированные в слове явления, мы не можем проникнуть в суть самих явлений, мистифицированных продуктами нашего сознания. Неосознанное использование персонификаций в исследовании обычно ведет к отрицательному результату.
Персонификация в педагогике имеет свои особенности. Во-первых, в педагогике персонификация произведена несколько тысяч лет назад. Во-вторых, она произведена стихийно, никто не заметил (не осознал), что в фигурах учителя, воспитателя, ученика и воспитанника персонифицированы педагогические отношения. Столь древняя персонификация не допускала даже мысли, что она обозначает какие-то отношения, а не действительного, реального человека (лицо). В-третьих, слова, представляющие персонифицированные отношения, заняли в педагогике место основных понятий, научный статус которых не установлен (не определен).
Если же рассматривать индивидов (человека) не по их данному социальному качеству определенной системы, например, не как учителя, который и является персонификацией педагогических отношений, или по социальным качествам, принадлежащим иным социальным системам, то наши суждения, логические заключения на основе этих суждений приводят к искажению действительности, а принятые на этой основе решения и соответствующие этим решениям действия – к отрицательным и даже разрушительным последствиям.
Учитель – это профессия и название профессии. Такое толкование дает и «Педагогический энциклопедический словарь» 2002 года. При таком понимании соблюдено различие между человеком и профессией, т. е. профессия учитель в этом случае не является человеком. Когда же это различие не замечается (исчезает), то учитель оказывается отождествленным с человеком и тогда личностные качества человека легко переносятся на профессию – учитель. Учитель оказывается носителем личностных индивидуальных качеств человека. Здесь и находятся корни мистификации учителя (субъекта учебной деятельности): учителя представляют властителем дум и чаяний юношества и воспитателем грядущих поколений, обладающим чудесной[1] (магической) силой воздействия на молодое поколение и способным достигать поставленных высоких целей. Это древняя, исторически сложившаяся мистификация – вера в могущество и великое предназначение учителя – не преодолена ХХ веком педагогики.
Потребовалось, очевидно, не одно тысячелетие, чтобы часть отношений взрослых и детей превратилась в социальную функцию, в деятельность по передаче опыта младшему поколению. Из деятельности по передаче опыта впоследствии выделилась учебная деятельность, ставшая профессией – «самостоятельным звеном общественного разделения труда». А человека, исполняющего учебную деятельность (социальную функцию), назвали учителем[2]. Фактически это антропоним – дополнительное имя, которое может быть дано человеку окружающими по самым различным мотивам. В данном случае имя – «учитель» – обозначает (указывает) вид деятельности, который выполнял или выполняет данный человек, и дано не человеку как таковому, а деятельности. Но оно может употребляться и употребляется в качестве указания на человека, который имеет некоторое отношение к профессии «учитель».
Сам перенос названия профессии (учитель) на исполняющего данную деятельность человека является, с точки зрения языка (линг-вистики), обычным делом. Олицетворение носит повсеместный характер и в повседневной жизни людей выполняет в основном указательную (различительную) функцию. Поскольку же олицетворение произошло и закрепилось в языковой единице, относящейся к имени существительному, то оно приобрело значение грамматических категорий одушевленности, рода, что затушевало истинное содержание деятельности (профессии), которое и было олицетворено. Исторически данная персонификация «учитель» произошла не в научных целях, а в практических целях, чтобы отличать одного человека от другого по выполняемой им социальной функции. В дальнейшем учителя стали отождествлять с человеком. И когда между учителем и человеком был поставлен знак равенства, то совершенно естественно стало возможным переносить отдельные качества человека на учителя, т. е. на профессию.
Если какого-либо человека называют учителем или портным, то обычно оказывается, что этот человек действительно владеет данной профессией. И в этом случае употребление олицетворения представляется соответствующим действительности. Сам факт такого совпадения становится основанием для использования олицетворения в качестве научного понятия. Но использование таких понятий не развивает теории и не ведет к установлению сущности олицетворенных явлений. Олицетворение не инструмент познания, оно принадлежит художественной культуре человечества, в сфере которой является лишь средством создания художественного образа, а в повседневных коммуникативных отношениях между людьми обеспечивает простоту и легкость общения.
Однажды возникшее олицетворение (имя) постепенно проникает в профессиональную сферу, из которой и было выделено. Оно не вызывает протеста и ничего не изменяет в практической профессиональной деятельности, поскольку в ней человек и исполняемое им дело достаточно различимы.
Но проходит время, сменяется несколько поколений людей, и в данной профессиональной деятельности вдруг обнаруживаем (замечаем), что в ней содержится какой-то элемент, отрицательно влияющий на результаты работы, и профессиональная деятельность вызывает неудовлетворительное отношение людей, посторонних к данной профессии и общественным службам. Далее объясним причину такой неудовлетворенности.
В обществе имеют место ситуации, в которых строгое исполнение социальной функции каким-либо человеком, с точки зрения другого человека, вступившего в отношения с данным человеком, ведут к отрицательным для него результатам. Это оказывается основанием воззвать к исполнителю данной функции, чтобы тот перестал быть ее исполнителем. Признаком такой ситуации является появление в обществе известного призыва «Будь человеком!». Само выражение «Будь человеком!» уже означает, что мы имеем дело с явлением, которое по каким-то причинам не проявляет себя как человек, но может проявить себя таковым. Конечно, психоаналитики разберут конкретную ситуацию по элементам. Но нас интересует не психологические аспекты, а социальные явления.
Именно такая ситуация вызывает к жизни выражения: «Капитан, будь человеком!», «Доктор, будь человеком!», «Водитель, будь человеком!», «Учитель, будь человеком!»[3]. Это означает, что человек, вступивший в отношения с другим человеком, исполняющим социальную функцию, замечает, что он (исполняющий функцию) действует не как человек, а как нечто иное: фактически только как функция. Поэтому вступивший в отношения обращается к исполнителю как к социальной функции: к доктору, капитану, водителю, учителю. Здесь-то и дает о себе знать олицетворение, произведенная в обществе абстракция, к которой теперь направляют призывы и даже требования стать человеком и которая не внемлет этим призывам, поскольку не имеет ни одного органа для их восприятия.
Человек может исполнять всю свою взрослую жизнь одну и ту же социальную функцию, например профессиональную деятельность учителя, становясь на время субъектом этой деятельности – учителем. Но, являясь самостоятельной формой профессиональной жизни человека, профессия учитель не может превратиться в человека. Это невозможно.
Каждый действительный (реальный) человек может стать или быть и учителем, и врачом, и водителем, и летчиком в разное время. Но вот учитель, врач, шофёр, летчик и др. не могут стать человеком: превращение социальной функции в человека невозможно, как невозможно превратиться одной профессиональной деятельности в другую, летчику – в учителя, врачу – в шофера и т. д. Невозможно абстракцию превратить в реальные вещи, предметы, в людей[4].
Но выражение «Будь человеком!» не только фиксирует подобные ситуации, оно является одним из первых средств воздействия на исполнителя функции с целью изменить исполнителя и тем самым изменить исполнение данной социальной функции. Произносящий выражение «Будь человеком!» не просто предлагает приостановить исполнение социальной функции, он предлагает быть более гуманным, он взывает к чему-то более высокому, находящемуся в исполняющем социальную функцию. И если это высокое пробудится в нем, то он может совершить специальное действие, которое позволит обратившемуся достичь желаемого. Человек, исполнявший социальную функцию, вняв призыву, может прекратить ее исполнение, что будет соответствовать законам данного общества относительно сферы существования данной социальной функции, или нарушать эти законы. А исполнение социальной функции, связанное с нарушением законов, приводит к отрицательным результатам для общества.
Если субъекты профессиональной деятельности (врач, учитель, министр, капитан милиции и др.) прерывают или перестают ее выполнять, не доводя ее до установленного результата, они становятся обычными людьми и совершают при этом далеко не профессиональные действия. Эти действия могут привести к очень тяжелым последствиям.
Такие последствия становятся достоянием общественности, когда средства массовой информации, выхватывая те или иные част-ности тяжелых (трагических) последствий, вовлекают в информационный поток государственных чиновников, юристов, депутатов и других специалистов. При лексической обработке информации включаются сложившийся в веках механизм персонификации и персонифицированные выражения, например, «оборотни в погонах», «убийцы в белых халатах», «учителя-вымогатели» и др. занимают свое место в сознании воспринимающих информацию людей. Сами авторы не всегда осознают, что созданные ими словесные обороты ничего, кроме определенных видов социальных отношений, не выражают. Но это не мешает ни тем, ни другим переносить эти отношения на людей, называя людей «оборотнями в погонах», «убийцами в белых халатах», «вымогателями». В связи с этим происходит отождествление людей с неблаговидными (преступными) делами и отрицательными оценочными отношениями к ним, что не может не вызывать отрицательного отношения к реальным (данным) людям: к человеку в белом халате, человеку в погонах, человеку-учителю. Таким образом, в общественном сознании присутствуют деструктивные лексические компоненты.
Но если в таких выступлениях не подвергаются содержательному анализу сами персонификации, не дается необходимых комментариев, относительно используемых терминов[5], то смысл и значение используемого мгновенно устанавливается реальным существующим сознанием каждого отдельного человека, воспринимающего данные выступления. Возникшие различные смыслы и значения одного и того же выступления не могут отражать и выражать сущность представляемых выступающими реальностей. Поэтому выступающие и воспринимающие находятся в искаженной их сознанием действительности, но одинаковость употребленных слов и теми, и другими создает видимость, что они одинаково понимают суть рассматриваемых явлений. Представляемая искаженная действительность воспринимается и осознается обычными людьми как истинное отражение. Не имея сил, средств, времени и иных возможностей пересмотреть собственное представление и опровергнуть сложившееся в обществе ложное представление, мы продолжаем исходить из данного положения, не осознавая, что именно из него, минуя наше сознание, вытекают последствия, вызывающие отрицательное отношение к системе образования.
В дальнейшем же, если персонификации продолжают употребляться в СМИ и получают развитие, в обществе происходят волны эмоциональных напряжений в различных слоях общества, которые могут выражаться даже в отрицательных практических действиях относительно людей в белых халатах, в погонах, людей, имеющих отношение к профессии учителя, и т. д.
Но если даже нет практических отрицательных действий, напряжение в обществе всегда будет иметь место, как и отрицательное влияние, пока мы не осознаем и не прекратим эту ничем не останавливаемую и ничем не ограниченную эксплуатацию персонификаций. Никто не может пока определить достаточно точно, чего стоит обществу выйти из того или иного состояния, вызванного распространением искажающей действительность информации.
В нашем случае использование персонификаций не является сознательным обманом, оно даже не осознается как нечто, искажающее действительность. Но отрицательное влияние искажения будет сохраняться, как сохраняется оно в сфере образования, что вызывает недовольство образованием, которое длится многие века.
[1] «Через десять лет школа должна выпустить хорошо образованного, всесторонне развитого, подготовленного к труду… молодого человека, в сознании которого сформирована научная картина мира. Он знает законы развития и преобразования природы и общества, понимает свое место в мире, умеет теоретически мыслить и применять знания на практике, знает, за какие великие идеалы борется прогрессивное человечество, и сам способен принять участие в этой борьбе. И все это чудо становления образованного человека творится в основном учителями на уроках» [90, c. 225].
[2] «…Человек портняжил целые тысячелетия, прежде чем из человека сделался портной» [113, c. 51].
[3] Н. Ф.Буганов в статье «Отношения учителя и ученика в теоретическом наследии советских педагогов (Советская педагогика. 1987, №7, с. 105) пишет: «В главе «Учитель, стань человеком!» педагог (П.П. Блонский – В.П. и Т.П.) утверждал, что только школа должна дать возможность учителю стать человеком для детей и жить в классе интенсивной человеческой жизнью, и призывал превратить уроки в совместную жизнь учителя с детьми, в совместную работу над новой задачей или задушевную общую беседу, не скрывать от детей своего сердца…» [14, c. 144].
[4] «Насколько легко из действительных плодов создать абстрактное представление
«п л о д», настолько же трудно из абстрактного представления «п л о д» создать действительные плоды. Больше того, перейти от абстракции к тому, что является прямой противоположностью абстракции, просто невозможно, если не отказаться от абстракции» [108, c. 63].
[5] На это, как говорят организаторы таких передач-выступлений, у нас нет времени. Для чего же тогда приглашаются люди: чтобы они выступили или чтобы разобраться в тех или иных вопросах жизни и науки. Эти скачки в средствах массовой информации, где кто-то не дает времени для разъяснения и выяснения существа дела, не просвещают общество, а отупляют его.