Представленное нами содержание педагогических терминов («учитель», «воспитатель», «ученик», «воспитанник») позволяет обнаружить нелепости и затруднения, которые возникают у педагогов, исследователей при попытке разъяснить и описать педагогические явления, ситуации. Использование данных терминов без заявления, в каком значении употребляется каждый из них, вынуждает предполагать любые (различные) доступные нам значения этих терминов. Но в такой ситуации термины перестают быть терминами: они становятся обыкновенными словами, которыми не только невозможно выразить сущность педагогических явлений, но и объективно описать педагогические ситуации.
Рассмотрим несколько типичных высказываний философствующего психолога, психолога и философа, представляющих взгляды традиционной педагогики, содержание которых воспринимается как аксиомы, не допускающие никакой критики, хотя используемые в высказываниях слова не имеют фиксированных содержательных значений (содержаний).
Философствующий психолог С. Л. Рубинштейн утверждал, что философское положение «мы глубже всего познаем мир, изменяя его» «…создает принципиальное основание для вовлечения учительства, занятого непосредственно делом обучения и воспитания детей, в изучение ребенка и для использования результатов педагогической работы в интересах психологического познания детей» [161, c. 185]. Он, видимо, рассматривал исполнение своего утверждения как необходимое условие эффективности учебной и воспитательной деятельности. На самом деле реализация утверждаемого им положения ведет к отрицательным последствиям и нелепости. Отрицательные последствия предложенного становятся почти осязаемыми, если попытаться мысленно вовлечь людей, исполняющих конкретные деятельности (например, шоферов, летчиков, машинистов, билетных кассиров, стюардесс, проводников пассажирских поездов и др.) в изучение контактирующих с ними людей «в интересах психологического познания». Как только исполнители социальных функций начнут изучать психику тех, кого они должны обслуживать, обслуживание прекращается, в результате чего возникнут разного рода проблемы, приводящие не только к конфликтам между людьми, но и к трагическим последствиям. Отрицательные последствия возникают потому, что в указанных сферах достаточно четко определены социальные функции, так что любое отклонение от их исполнения приводит к отрицательным последствиям.
В педагогической сфере (учебной и воспитательной деятельности) исполнители социальных функций не определены так четко, поскольку ни организаторам, ни руководителям неизвестны сущность и специфические границы педагогической деятельности. Поэтому считается вовлечение учителя (учительства) в различные иные деятельности допустимыми и необходимыми. При установлении истинных (объективных) границ, например учебной деятельности, вовлечение исполнителя в другую деятельность означает отвлечение его от исполнения деятельности, для которой он и призван обществом, поэтому отвлечение недопустимо. И независимо от того, имеет ли четкие границы какая-либо деятельность или нет, если исполнителя этой деятельности вовлекают в другие деятельности, то первая деятельность не может быть выполнена качественно. Если первый вид деятельности он вынужден выполнять в полном объеме, а затем и второй вид деятельности, то его рабочий день оказывается значительно длиннее установленной нормы, и он вынужден дополнительно тратить свои физические и интеллектуальные силы.
Нелепость вовлечения учительства «в изучение ребенка… в интересах психологического познания детей» становится явной, если воспользуемся данными нами определениями субъектов педагогической деятельности.
Поскольку, употребляя слово «учительство», С. Л. Рубинштейн не уточняет, что именно оно обозначает в его суждении, мы вынуждены уточнить это значение. Во-первых, «учительство» – это обобщение, слово (термин), которое объединяет множество предметов, субъектов по сходным их чертам. Следовательно, учительство – объединение людей, в котором каждый из них выполняет учебную деятельность, т. е. является учителем.
Во-вторых, являться учителем в нашей интерпретации означает быть исполняющим учебную деятельность. Если такая деятельность не исполняется, а исполняется другая, то исполнитель не является учителем. Из этого следует, что вовлечь учительство в иную деятельность невозможно. Если бы это удалось Рубинштейну, то учительство перестало бы существовать. Учительство потому и есть учительство, что выполняет учебную деятельность.
В-третьих, С. Л. Рубинштейн говорит, что учительство занято «непосредственно делом обучения и воспитания детей», но он не мог предположить, что, согласно теории педагогической деятельности, учительство (учитель) может выполнять только учебную деятельность и не может выполнять воспитательную и другую деятельность. Для воспитательной деятельности необходим воспитатель. Диалектический переход учителя в воспитателя и обратно невозможен.
В-четвертых, возможно, что под словом «учительство» Рубинштейн имеет в виду людей, которые могут быть учителями, но в данный момент они не исполняют учебной деятельности. В этом случае он может вовлечь этих людей «в изучение ребенка… в интересах психологического познания детей». Люди, вовлеченные в эту деятельность, не могут быть названы учителями и не могут быть отнесены к учительству. В лучшем случае это будет сообщество исследователей психики детей, но не учителей.
В-пятых, если от учительства (учителя) как социальной функции перейти к человеку, являющемуся потенциальным субъектом многих деятельностей (см. выше), тогда становится понятным, что именно человека можно вовлечь в исполнение нескольких деятельностей. Следовательно, С. Л. Рубинштейн мог бы вовлечь в желаемую им деятельность людей, умеющих осуществлять учебную деятельность, и вменить им в обязанность выполнять деятельность по изучению ребенка «в интересах психологического познания детей». Но здесь возникают проблемы, решение которых находится вне компетенции педагогики и психологии: надо вводить новые должности, необходимо нормировать рабочий день, так как для человека, имеющего полную нагрузку учебной деятельности, вторая деятельность требует дополнительной траты физических и духовных сил. А всякая дополнительная трата ведет к отрицательным результатам. Но следует понимать, что выполнение двух различных видов деятельности ограничивает возможность человека совершенствовать каждую исполняемую им деятельность. А ученый ставит каждого человека, входящего в учительство, перед необходимостью выполнять три вида деятельности: учебную, воспитательную и исследовательскую.
Легкость операции со словом не означает легкости реализации содержания, которое представлено этими словами.
Другая ситуация представлена педагогом. «Педагог идет в класс, он четко и, как ему кажется, интересно продумал ход урока, у него приподнятое настроение. Вот он приступил к так интересно задуманному уроку. В его голосе звучат доверительные интонации, он чувствует, что ребята настроились на эту же волну.
И вдруг пронзительный крик, это завизжал воспитанник, который, казалось, так внимательно слушал учителя. Какое уж тут доверие, товарищеское отношение! Педагог старается сдержаться и все-таки кричит:
– Как ты смеешь?! Встань!
– Это не я…
Учителя охватывает гнев, обида. А ребят распирает любопытство: что теперь будет?» [3, c. 225].
В этой ситуации речь идет об учебной деятельности, поскольку говорится об уроке. Но чтобы учебная деятельность состоялась, взрослый и ребенок должны стать субъектами учебной деятельности: взрослый – учителем, а ребенок – учеником. Учитель и ученик должны начать взаимодействовать с учебным материалом. С этого момента и возникают учебные отношения. В рассматриваемой ситуации есть ребята, педагог, учитель, воспитанник, есть, очевидно, учебный материал, поскольку педагог продумывал ход урока, и есть товарищеское или нетоварищеское отношение, но нет ученика. Поскольку нет основных субъектов учебной деятельности, то здесь не могут возникнуть и учебные отношения. Именно поэтому в такой ситуации и не может произойти учебной деятельности.
Слова «педагог», «учитель», «воспитанник» использованы не в качестве педагогических терминов (понятий), а в качестве синонимов для обозначения человека. Именно поэтому педагогические категории у Ю. П. Азарова чувствуют, визжат, кричат, гневаются и обижаются как действительные люди. Это имеется вместо учебной и воспитательной деятельности.
Следующая ситуация представлена философом. «В книге «Психология старшеклассника» И. С. Кон счел необходимым выделить специальный раздел «Личностный подход к воспитанию старшеклассников» и показал, что такой подход – «не просто учет индивидуальных особенностей учащихся…Это прежде всего последовательное всегда и во всем отношение к ученику как к личности, как к ответственному и самостоятельному субъекту деятельности». И далее: «Не увидев в ученике чего-то ценного и интересного, свойственного только ему, учитель, в сущности, не может воспитывать школьника», ибо в этом случае у педагога «нет точки опоры для человеческого контакта» со своим учеником» [59, c. 301 – 302].
В ситуации речь идет о воспитательной деятельности, но из представленных субъектов деятельности есть только учитель и ученик, наличие этих субъектов позволяет говорить только об организации учебной деятельности. По этой причине воспитание не может быть осуществленным. Таким образом, ситуация и намерения автора ситуации расходятся между собой. Следует отметить, что в высказывании И. С. Кона весьма точное (меткое) замечание, что «учитель, в сущности, не может воспитывать школьника». Верно, но учитель не может воспитывать не потому, что «нет точки опоры для человеческого контакта с учеником», а потому, что учитель – субъект учебной деятельности, а субъектом воспитательной деятельности является воспитатель, о котором, кстати, ничего не говорится в высказывании. Но если даже появится воспитатель, то он не сможет воспитывать школьника: для этого школьник должен стать воспитанником, т. е. субъектом воспитательной деятельности.
Здесь также употреблены слова «педагог», «учитель», «старшеклассник» «школьник», «ученик» не в качестве теоретических понятий педагогики, педагогических категорий (абстракций), а в качестве синонимов для обозначения реальных людей. Именно поэтому педагогические категории, используемые И. С. Коном, имеют индивидуальные особенности, они видят и ищут «человеческого контакта» у такой же педагогической категории – у «педагога».
Теоретические трудности и нелепости, вызванные применением слов и понятий, содержание которых не соответствует действительности, находят продолжение в реальной практике.
Когда на различных уровнях общественных структур (служб), выполняющих строго определенные социальные функции начинают использовать произведенные в иных структурах общества персонификации, то они обычно наполняются содержанием не той сферы, где были образованы, а содержанием представлений исполнителей социальных функций. Это содержание представлений почти никогда не верифицируется (в инструкциях исполнителей нет требования, обязывающего предварительно верифицировать используемые персонификации, понятия из других сфер), но это не препятствует принятию решений, затрагивающих интересы сферы, которой принадлежат образованные персонификации.
Исполнение таких решений в сфере, которой принадлежат использованные персонификации, и ведет к отрицательным последствиям. Достаточно вспомнить хотя бы несколько фактов, время от времени обсуждаемых в СМИ. Например, вчера в 21.10 группа учеников 7-го класса (шесть учеников) средней школы № 20 перевернула торговый киоск и вынесла из него ящик вина. Все они задержаны. Или: ученики 9-го класса (5 человек) школы № 87 избили пожилого человека и т. п. После совершения таких актов начинается деятельность правоохранительных органов: приход в школу инспектора или следователя, запрашиваются у классных руководителей характеристики данных учеников, происшедшее обсуждается в педагогическом коллективе, проводятся мероприятия, события освещаются в местной прессе и на телевидении, передаются на всю страну. Так или иначе, у общественности формируется представление о конкретной школе, как о заведении, способствовавшем подобным поступкам, и обычные люди начинают обходить школу стороной, отрицательно относиться к школе, к взрослым, работающим там учителями, и к детям, посещающим данную школу.
Вмешательство правоохранительной службы в жизнь школы и освещение действий службы в средствах массовой информации может продолжаться очень долго. Эффект подобной деятельности малозначителен, а в ряде случаев носит отрицательный характер, так как педагогический коллектив (учителей и учеников) школы длительное время находится в состоянии напряженности, что не отвечает комфортности и нормальному процессу учебной деятельности. Но и родители, дети которых посещают данную школу, находятся в таком же состоянии.
На самом деле вмешательство этих служб в систему образования неправомерно. Неправомерность заключается в том, что, называя несовершеннолетних граждан, совершивших антиобщественные поступки, учениками той или иной школы, общественные службы переносят свою деятельность (силы и средства) и переключают внимание общественности на сферу, которая не причастна к совершенным действиям.
Дети, которые выполняют учебные действия в тех или иных специальных условиях (в учебном заведении и в отведенное для этого учебное время), являются учениками. Но эти же дети, совершающие иные действия за пределами указанных условий, не являются учениками. Общественные организации и различные службы, СМИ, объявляя детей (несовершеннолетних граждан), совершивших названные выше проступки учениками, допускают ошибку. И уже поэтому ни СМИ, ни правоохранительные службы не имеют достаточных оснований приходить в учебное заведение, требовать объяснений, характеристики и т. п., если только в школе не обучали данных несовершеннолетних граждан грабить, избивать пожилых и т. д. Они должны и обязаны действовать иным образом, в пределах своей сферы. Школа, учебные заведения не могут нести ответственности за обучающихся в них несовершеннолетних граждан, которые совершают неправомерные или преступные действия вне учебного времени и за пределами учебного заведения. Но педагогика не располагает научным определением социального явления «ученик», а у педагогов нет обоснованного понимания сущности ученика. Потому школа не может препятствовать и противостоять непедагогическим службам общества, требующим от педагогов ответственности за детей школьного возраста, совершающих действия (поступки и проступки) за пределами педагогической сферы. Принимая к исполнению их требования, педагоги признают правомерность претензий к школе данных служб. Но такое признание есть негласное наложение чрезмерной ответственности, что усиливает отрицательные влияния, поскольку таким способом педагоги признают себя виновными за проступки детей в тех ситуациях, которые для педагогов недосягаемы. В таком эмоционально некомфортном состоянии они продолжают свою профессиональную деятельность, и никто официально не может снять с них чрезмерную и ошибочно возложенную ответственность, так как организаторы и управленцы образовательной системы находятся в аналогичном заблуждении.
В обществе и в сфере образования традиционно считается (признается) правильным такое отношение к педагогам, но признание данного положения не означает, что оно является результатом научного обоснования. Поскольку же, как нами установлено, педагогическое сообщество не располагает пониманием сущности основных педагогических явлений и признает виновность педагогов за проступки детей, находящихся за пределами учебных и воспитательных отношений, а также правильность претензий общественных служб к педагогическим коллективам, то тем самым утверждается и узаконивается ошибочное отношение к важнейшей сфере общественной жизни.